Затем кваканье прекратилось как раз тогда, когда он почти уже заставил себя повернуть ручку. В конце концов, хоть он и приготовил все извинения, это как–никак был его прием. За дверью раздались вежливые аплодисменты. Кто–то собирался произнести речь, и десять против одного, что это был мэр города, какой–нибудь торговец скобяными изделиями, важный и усатый. Да, это был мэр, который, подобно многим муниципальным ораторам, стремился каждому своему слову придать особый вес и особое значение.

— От имени городского совета Бартон–Спа, — возглашал он, — я с самым огромным удовольствием приветствую в нашем старинном городе высокоталантливых актеров и актрис, приехавших с мистером Чиверелом из Лондона, чтобы показать нам здесь, в Бартон–Спа, премьеру его новой пьесы… э–э… «Стеклянная дверь».

Мэр выговорил название не сразу и с некоторым удивлением. Последовала продолжительная пауза, и Чиверел, угрюмо стоя перед дверью и чувствуя себя в этой полутьме каким–то призраком, мысленно сказал мэру, что его милости предстоит удивиться еще больше, прежде чем он, Чиверел, окончательно добьет его своей «Стеклянной дверью».

— Мы предвкушаем, и с большим нетерпением, возможность увидеть эту пьесу до того, как ее увидят в Лондоне, — продолжал мэр, бросая каждое слово как свой главный козырь. — И я уверен, что мистер Чиверел и его актеры найдут здесь зрителей не хуже, чем в любом другом месте, — мы тут все завзятые театралы и всегда готовы хорошо посмеяться.

«Бьюсь об заклад, что готовы», — подумал Чиверел, когда присутствующие неизвестно почему вдруг разразились смехом, а кое–кто даже зааплодировал. Видно, готовы гоготать, пока у них головы не отвалятся. Но подождите, скоро он с ними разделается.

— Мы здесь, в Бартон–Спа, — заливался мэр, явно приступая к неисчерпаемой теме, — очень гордимся нашим старым театром «Ройял», которому насчитывается почти двести лет и который связан с величайшими актерами и актрисами своего времени. Мы не жалели ни времени, ни сил, да, ни денег, чтобы сохранить этот славный старый театр, в том числе и вот эту старую Зеленую Комнату, в надлежащем виде, чтобы сохранить все, что возможно, как напоминание о том, что это один из самых старых театров в стране. Многие считают его лучшим театром за пределами Лондона. Ну, а мы–то точно знаем, что это так и есть.

Снова смех, аплодисменты. Справедливо, подумал Чиверел; прекрасный старый театр, один из лучших в своем роде, а Зеленая Комната просто уникальна и заслуживает большего, чем случайное упоминание в речи мэра. Очаровательная старая комната; если бы только вымести отсюда весь этот идиотский прием.

— Итак, — сказал мэр, — леди и джентльмены, приехавшие сюда поразвлекать нас, просим принять наши лучшие пожелания вашему спектаклю, а вам — приятного времяпрепровождения, чтобы вы захотели приехать еще раз. — Новые аплодисменты. Очевидно, это было все, что имел сказать мэр. И если Чиверел собирался войти и держать ответную речь, то сейчас было самое время. Но он не двинулся с места.

— Леди и джентльмены, — это был, кажется, голос коротышки Отли, директора театра, — поскольку мистер Чиверел задерживается, я попрошу мисс Паулину Фрэзер, ведущую актрису труппы «Стеклянной двери», ответить от его имени.

Ну что же, Паулина сделает это как нельзя лучше своим прелестным — «дорогие—зрители—позвольте—поблагодарить—вас» — голоском, со скромной миной на лице, но озорно сверкающими глазами; само очарование — блестящая, отлично одетая… Да, вот и ее голос — здесь, в сумраке за дверью, он звучал нестерпимо фальшиво.

— …Должна извиниться за отсутствие мистера Чиверела… знаю, как он будет огорчен, что пропустил эту чудесную встречу… Все мы в труппе высоко ценим выпавшую нам честь играть в вашем прекрасном старом театре…

— Раздались аплодисменты остальных участников труппы, аккуратные и профессиональные. Паулина продолжала: — Мы все слышали и читали о знаменитом старом театре «Ройял» в Бартон–Спа и об этой старой Зеленой Комнате, которую вы сохранили с такой удивительной бережностью. В ней есть своя, особая атмосфера, просто чудесная, хотя временами и кажется, что тут должны водиться привидения.

Ее слова, разумеется, вызвали несколько смешков; но это как раз правда, подумал Чиверел. До сих пор он был слишком занят пьесой и успел только беглым взглядом окинуть Зеленую Комнату, но даже тогда он почувствовал ее особую атмосферу. А сегодня вечером он, наверное, мог бы ощутить эту атмосферу полнее и глубже, если бы только его оставили здесь одного на час или два, Но, вероятно, сейчас он был потому восприимчивее к ней, что стоял в этом буром сумраке, как на старой картине, покрытой толстым слоем лака, и в сумраке, обступавшем его со всех сторон, сам был похож на привидение.

— В вашем старом театре, куда мы привезли новейшую пьесу, которую сегодня должны еще раз прорепетировать, — воскликнула Паулина, как всегда, с безупречной дикцией, — поэтому я надеюсь, что никто не налегал на коктейли слишком усердно… — Искусно рассчитанная пауза для смеха, который не замедлил последовать. — Итак, я хотела сказать, что в вашем старом театре я вновь почувствовала, какая удивительная вещь Театр. — Тут ее понесло, и оркестр зазвучал во всю мощь. — Всегда он не то что прежде, всегда при последнем издыхании, но каким–то образом он всегда воскрешает свое очарование и обретает новую жизнь — может быть, просто потому, что в нем есть и теплота, и человечность, и глупость, и красота, как и в самом человеке. Да, просто потому, что он бесконечно близок нашему сердцу. Вот почему мы так счастливы и горды, что служим Театру. И так счастливы и горды, что находимся здесь. Большое спасибо.

Раздались аплодисменты. Тогда он вошел, аплодируя вместе со всеми, но ленивее прочих и с некоторой иронией. В Зеленой Комнате, набитой до отказа, было светло и жарко; пахло как в обезьяннике; он почувствовал, что сморщивается, коченеет, высыхает и стареет, что он уже не пятидесятилетний драматург, а таоистский отшельник, почти такой же древний, как и его пещера среди далеких голубых холмов. Может быть, его никто и не заметит — оттого что сумрак совсем размыл его. А здесь так много увесистой плоти, к тому же еще пропитанной мартини.

Коротышка Отли, который был за распорядителя, слегка подвыпивший и порозовевший, но все замечавший, увидел его первым.

— Мистер Чиверел! — вскричал он, бросаясь ему навстречу.

Паулина, одетая в черное, высокая и красивая, под летела к Чиверелу, забыв, что половина Бартон–Спа все еще здесь:

— Мартин, негодник! Ты подслушивал!

Раздались смешки, еще аплодисменты, возгласы «Просим!», и Отли поднял руку.

— Мистер Чиверел, — объявил он, — пришел как раз тогда, когда пить уже поздно, но еще не поздно сказать несколько слов. Итак, мистер Мартин Чиверел.

Пятьдесят или шестьдесят пар глаз — одни круглые, другие прищуренные, но во всех — ожидание… Что же делать — выдать им полминуты пустопорожней болтовни или прямо высказать все, что он думает, — проглотят, как миленькие, даже если им не понравится. Он взглянул на них растерянно и в то же время иронически. Ну ладно, пусть получат свое — они же всегда готовы хорошо посмеяться . На это уйдет больше сил, чем он должен расходовать; чтобы просто стоять здесь под их взглядами, и то требовалось огромное усилие, но он призвал на помощь Старую Гвардию, как ему уже не раз приходилось делать последнее время; после этого он заговорил — спокойным и уверенным тоном почетного гостя.

— Я имел удовольствие слышать прелестную речь мисс Фрэзер, — сказал он после обычных реверансов в сторону мэра и именитых граждан города. — И, мне кажется, едва ли должен извиняться за свое опоздание. Мисс Фрэзер ответила от имени всех нас гораздо лучше, чем это смог бы сделать я. — «Пока неплохо; а теперь сотрем с их лиц этот слегка остекленевший взгляд». — Но я не могу согласиться с тем, что она говорила о Театре. У меня появились серьезные сомнения в том, что Театр способен обрести новую жизнь и былое очарование. «Стеклянная дверь», премьеру которой мы здесь покажем, — это последняя из написанных мною пьес и, вполне возможно, последняя моя пьеса вообще.